Винить мне приходится прежде всего себя…
Когда тебе говорят, что ты больна раком, да еще в далеко не начальной стадии, то первая мысль — почему это случилось со мной? Судьба приговорила тебя к высшей мере наказания, хотя ты никого не убила, не обворовала и не совершала никакого другого преступления. С этим смириться невозможно. Может быть глубоко верующим людям, которые видят в этом некий божий промысел немного легче. Не знаю. Я не отрицаю Бога, но вера моя поверхностна и мне тяжело смириться с тем, что произошло.
На первый взгляд меня упустили врачи. Но не менее бездарно я упустила себя сама. Потому что у меня было достаточно связей и возможностей, чтобы попасть в хорошие руки сразу. Я мало думала о себе, может быть у меня снижен инстинкт самосохранения, а может быть, все написано в книге судеб. Три года назад мне сделали операцию, удалив часть женских органов. Никто из хирургов не осмотрел мою грудь, не сказал, что мне нужно сделать маммографию. Почти в тоже время у меня стала болеть правая нога. Я сходила к ревматологу, мне выписали структум, аналгос. Лечение помогало. С весны прошлого года у меня появилась странная складка на груди и я решила, что мое тело начало стремительно стареть. Боли в ноге становились мучительными. Я продолжала ходить в поликлинику. Думаю, что подсознательно я не хотела знать, что со мной происходит. Прошло 24 года с тех пор, когда мне удалили левую седалищную кость, и если бы я всерьез задумалась над своим здоровьем, то обратилась бы к хорошему специалисту из института травматологии и к хорошему гинекологу. Летом я отдыхала в Анталии (Турция) и чувствовала себя нормально. А в октябре, моясь под душем, дотронулась до груди и нащупала уплотнение. В одной книге я прочитала слово «предзнание». У меня сразу было предзнание, что пришла беда. И пришло отупение, которое помогло выжить в первые дни, когда мне сказали диагноз. Винить мне приходится прежде всего себя. Я живу не в глухой сибирской деревушке, я просто оказалась глубоко некультурным человеком по отношению к собственному телу. Я благодарна Вам, Леонид Алексеевич, и Наталье Александровне за то, что сказали правду и настроили на то, что нужно выдержать лечение. Я принадлежу к тем людям, которым, если не сказать правду, то и лечиться не будут. Хотя я мало верю в слова о необходимости борьбы. Что значит бороться? Выполнять все предписания можно, а дальше – все зависит от судьбы. От меня зависит лишь следующее: не ныть, не утруждать близких и друзей своей бедой. Это оказывается очень трудно сделать, потому что отчаяние накатывает довольно часто и бывает очень страшно. Не потому, что жить очень хочется, а потому что страшно. И я не могу этот страх объяснить. Может быть, пугает неизвестность — что там. Психологическая поддержка не менее важна, чем лечение. И здесь мне невероятно повезло. Той любви и помощи, моральной и материальной, я может быть и не заслуживаю. Мои сверхзанятые подруги и друзья находят время, чтобы регулярно звонить мне, даже если оказываются в других странах и на других континентах. Ко мне частенько приезжают с работы мои молодые коллеги. На Новый год они подарили мне мои любимые духи, которые искали по всему городу. Мелочь по сравнению с бедой, а дорогого стоит. Мне стало лучше уже после второго сеанса химиотерапии. Я не знаю, что с болезнью в целом, я говорю о субъективных ощущениях. Но дальше произошло то, что едва не привело меня к самоубийству. Я пробыла на больничном чуть больше 20 дней, когда как гром среди ясного неба для меня прозвучали слова врача из городского онкологического диспансера, что у меня нет прав на 120 дней оплачиваемого больничного листа. Я до сих пор не могу понять, почему государство так обходится с онкологическими больными. По закону о здравоохранении все граждане имеют одинаковые права. Я 37 лет платила налоги, а теперь, когда заболела, меня выталкивают на пенсию, которую можно назвать нищенской. Не дав возможности хотя бы 120 дней получать деньги по больничному листу. За 37 лет беспрерывного стажа я не заработала тех прав, которые есть у других больных. Но не меньше меня убило отношение врачей ко мне в онкодиспансере. Сначала меня отчитали за то, что я лечусь не у них, а в институте в Боровлянах, и за то, что оттуда в срок не пришли какие-то бумаги. А когда я стала ходить по кабинетам с просьбой не давать мне группу, я услышала то, что почти сломало меня. Сначала мне сказали, что я не должна работать, чтобы заняться собой. Хотя понятно, что на такую пенсию заняться собой нельзя, можно только покончить с собой. А потом в кабинете одна из волшебниц в белом халате проронила: «Женщина, какая работа, у вас прогрессирующее заболевание, вам будет хуже и хуже». День назад Наталья Александровна сказала мне, что я сильная, что вместе мы прорвемся, что так просто она меня болезни не отдаст, а тут такое. Когда я была на комиссии, я понимала, как я раздражаю врачей. Стоит лысая тетка, которой русским языком разъясняют, что ей будет хорошо на пенсии, а она давится слезами и пытается качать права. Померили давление, оно было слишком высоким, и врач удивилась моему отчаянию и волнению. Действительно, чего я так волнуюсь, когда меня всего-навсего выбросили из профессии, которой я отдала жизнь и которая в немалой степени была ее смыслом. На улице в тот день шел дождь, и когда я вышла на улицу, то первая мысль была, что с этим надо покончить сейчас. Что меня ждет? Мучительное лечение, результатом которого будет ухудшение и потеря работы, без которой мне не жить. Я плакала и думала, что нужно выбрать троллейбус, потому что там много людей и они подтвердят, что шофер не виноват. Тут зазвонил телефон, моя лучшая подруга спросила, где я. После моего рассказа вначале была пауза. А потом моя подруга заговорила. Такого отборного мата я не слышала за все 30 лет нашей дружбы. Когда я пришла домой, то до позднего вечера не могла выпить чаю, мне звонили беспрерывно. Наши генеральный директор и главный редактор сказали мне, что я буду работать, они найдут выход. А потом все по очереди брали трубку и говорили, как они меня любят. И все нашли нужные слова, за что я буду им благодарна до конца своих дней. Может быть, те с кем я столкнулась в онкодиспансере, и хорошие специалисты, но они не врачи. Потому что я пришла к ним с надеждой, что смогу справиться с болезнью, а вышла с желанием броситься под троллейбус.
Когда я думаю, почему у меня появилась опухоль, я понимаю, что по-другому и быть не могло. У меня была довольно тяжелая жизнь. Мой муж, талантливый физик, умер от алкоголизма. А до этого были годы настоящего ада, когда он просто погибал от невостребованности. Это потом, уже после его смерти, во время перестройки пришло приглашение из США на работу. Случись перестройка на 15 лет раньше, у нас была бы совсем другая жизнь. Потом мне пришлось уйти с телевидения, где я проработала 25 лет. Полгода я перебивалась случайными заработками, мне помогала дочь. Перейти из телевидения в газету – это тоже самое, что после 25 лет работы онкологом переквалифицироваться в кардиологи. Тяжелейшие стрессы неизбежны, конкуренция жестокая, на твое место – десятки желающих. За все, чего добиваешься, приходится платить. Я расплатилась здоровьем.
А теперь пару моих наблюдений лично для вас, Леонид Алексеевич.
Онкологическим больным, даже в вашем отделении не хватает психологической поддержки. Все заняты, все замотаны, все спешат. Я частенько вспоминаю фильм «12 стульев», когда мадам Грицацуева гоняется за Остапом Бендером в учреждении. А каким бы сильным человек не был, ему каждый день нужно говорить, что он справится с болезнью.
- К сожалению, сегодня нет санитарок и сестер милосердия. Есть уборщицы и медицинские сестры. Много раз к нам в палату заходила старшая медицинская сестра, которая грозно требовала, чтобы не хранили верхнюю одежду в шкафу и т. д. Но я ни разу не слышала, чтобы она спросила, когда меняли постельное белье, хватает ли пеленок, не залиты ли у женщин кровью ночные сорочки. И я ни разу не слышала, чтобы она сказала, что все у нас будет хорошо.
- Совершенно добивают очереди в поликлинике, когда через каждые три недели приходишь на сеанс. Я никак не могу понять, почему нужно каждый раз заводить новую историю болезни, а не хранить одну, пока не закончатся курсы химиотерапии или облучения. Ты приходишь каждый раз к 8 00, зажав волю в кулак, чтобы выдержать эту проклятую химию. Но приходит 9 00, потом 10 00 – 15 00. К 16 00 ты попадаешь в отделение совершенно без сил. И это большая травма для больного. У Шаламова в «Колымских рассказах» есть выражение «лагерная пыль» — это о зеках. Когда часами сидишь в очередях, то невольно приходит на ум «онкологическая пыль». Это о нас —онкологических больных. Нас слишком много, личность теряется. Может оно и так, но это должно быть скрыто от нас. Каким образом, не знаю.
Извините за откровенность. Но я слишком благодарна Вам за все, чтобы лгать.
